Г.Р. Державин рассказывал о московских событиях:
«Приехав в Москву, помнится, в Рождественский пост (1788), явился в Сенат, нашел дело еще не докладыванным. Сколько ни просил о том, но все отлагали день за день, отговариваясь, что сенатор князь Петр Михайлович Волхонский за болезнию не въезжает в присутствие. Надобно знать, что сей князь Волхонский родня князя Вяземскаго и был пред тем обер-прокурором при московских Сената департаментах, то и находился у всех, по тем связям, как у больших, так и малых чинов сенатских, в великом уважении. Никто против его не смел говорить и обер-прокурор князь Гагарин, от котораго зависело приказать предложить дело к слушанию, сколько был ни прошен, ничего не предпринимал.
Протекло уже 6 месяцев, Державин шатался по Москве праздно и видел, что такая проволочка единственно происходит из угождения князя Вяземскаго, потому что, не находя его ни в чем винным, отдаляли оправдание, дабы не подпасть самим под гнев Императрицы. Наконец он нерешимостию наскучил и как въезж был в дом князя Волхонскаго и довольно ему знаком, водя с ним в бытность его в Петербурге хлеб и соль: то, приехав в один день к нему, просил с ним переговору в его кабинете. Князь не мог от сего отговориться. Державин начал ему говорить: "Вы, слава Богу, князь, сколько я вижу, здоровы, но в Сенат въезжать не изволите, хотя там мое дело уже с полгода единственно за неприсутствием вашим не докладывается. Я уверен в вашем добром сердце и в благорасположении ко мне: но вы делаете сие мне притеснение из угождения только князь Александру Алексеичу, то я уверяю ваше сиятельство, что ежели будете длить и не решите мое дело так или сяк (я не требую моего оправдания, ибо уверен в моей невинности), то принужденным найдусь принесть жалобу Императрице, в которой изображу все причины притеснения моего генерал-прокурором, как равно и состояние управляемаго им государственнаго казначейства самовластно и в противность законов, как он раздает жалованье и пенсионы, кому хочет, без указов Ея Величества, как утаивает доходы, дабы в случае требования на нужныя издержки показать выслугу пред Государынею, нашедши якобы своим усердием и особым распоряжением деньги, которых в виду не было, или совсем оныя небрежением других чиновников пропадали, и тому подобное; словом, все опишу подробности, ибо, быв советником государственных доходов, все крючки и норы знаю, где скрываются, и по переводам сумм в чужие край умышленно государственные ресурсы к пользе частных людей, прислуживающих его сиятельству. Коротко, хотя буду десять лет под следствием и в бедствии, но представлю не лживую картину худаго его казною управления и злоупотребления, сделанной ему высочайшей доверенности. То не введите меня в грех и не заставьте быть доносчиком противу моей воли: решите мое дело, как хотите, а там Бог с вами, будьте благополучны".
Князь Волхонский, почувствовал мои справедливыя жалобы, обещал выехать в Сенат, что и действительно в первый понедельник исполнил, и дело мое, яко на справках основанное и ясно доказанное, в одно присутствие кончено.
Хотя казенная палата и сам генерал-губернатор изобличены в небрежении их должности, а губернатор напротив того найден ни в чем не виноватым; но о них ничего не сказано, а о нем, что как де он за справки, требованныя им из губернскаго правления против генерал-губернатора, удален от должности, то и быть тому так.
Сведав таковое кривое темное решение, Державин, не имев его в руках формально, не мог против онаго никакого делать возражения; ибо тогда не было еще того узаконения, как ныне, чтоб по следственным делам объявлять подсудимым открыто решительныя определения давать им две недели сроку на написание возражения, буде дело решено несправедливо и незаконно.
Державин не знал, что в сем утеснительном положении делать, как отвратить пред Императрицею сие маловажное само по себе, беззаконное определение Сената. Итак принужден был дать чрез одного стряпчего обер-секретарю 2000 рублей за то, чтоб только позволил копию списать с того решительнаго определения, дабы, прибегнув к Императрице с просьбою, в чем против онаго не ошибиться; и также обер-прокурора князя Гаврилу Петровича Гагарина упросил, чтоб ему объявлено было в Сенате, что дело его решено и до него более никакого дела нет, дабы мог он уже свободно ехать в Петербург. При сем случае, к чести должно сказать графа Петра Ивановича Панина, который, как выше явствует, по пугачевскому происшествию был к нему недоброжелателен и его гнал, но когда приехал в Москву и был у него, то он его принял благосклонно и оказал ему вспомоществование по сему делу, заступая у князя Гагарина, как и в сем случае, дабы объявлением в Сенате неимения до него никакого касательства учинить его отъезд в Петербург свободным. Таковая благосклонность, думаю я, единственно от добраго его и сострадательного сердца происходила, а другие полагают, что он князя Вяземскаго по давнишней ссоре его с ним в Сенате не любил и все дела его опорочивал, будучи всякий день, так сказать, поджигаем против него Александром Ивановичем Глебовым, бывшим пред Вяземским генерал-прокурором; Петром Петровичем Моисеевым, отставным вице-президентом камер-коллегии; соляной канцелярии советником Шапкиным и господином Князевым, бывшим главным судьею в межевой канцелярии, которые все жаловались на явное гонение князя Вяземскаго, и потому худое расположение графа Панина против его поддерживали.
По сим обстоятельствам и Державин с сими известными в государстве дельными людьми, в бытность его в Москве, коротко познакомился. Они прочитывали ему все их дела и объяснения, как бы требуя его одобрения, в которых, по справедливости сказать, много было основательного ума и остроты, а паче сведения в законах; но недоставало мягкости в нравах и приятности в объяснениях: Моисеева слог был кудреват и надмеру плодовит, Шапкина дерзок и даже обиден, Князева крючковат, двусмыслен, наполнен софизмами или несправедливыми заключениями; Глебова сух, напыщен и никаких отличных мыслей в себе не представляющ, так что я удивлялся разности против манифеста 1762 года о восшествии на престол Императрицы Екатерины Второй, который ему приписывали и в котором в великой краткости много силы и политичных причин, кстати на тот случай для удостоверения простаго народа сказанных.
Как бы то ни было, но Державин, по своей ли невинности, или по Божьему к нему благоволению, похвалиться может, что из всех вышепрописанных острых и дельных голов, известных всему государству, один не токмо невредим, но еще и с честию вырвался из когтей князя Вяземскаго».
Г.Р. Державин «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина»