Лист архивного документа с перечеркнутой подписью Г.Р. Державина
Службу Державина на посту тамбовского наместника можно разделить на две части: 1) время подготовки к большому строительству в Тамбове; 2) прекращение финансирования строительных работ. Во второй период все обстоятельства были против Державина. То, что летом 1787 года начнется русско-турецкая война, следствием которой явится сворачивание градостроительных планов империи, предугадать было невозможно. Сразу после начала военный действий в Тамбов пришло письмо от министра финансов А.А. Вяземского. В нем содержалась просьба представить финансовый отчет, а также сообщить, что сделано за последнее время на ежегодно выделяемые 20 тысяч рублей, предназначенные для «улучшения» города.
Ах, если бы весной не подвел с поставкой кирпича купец М. Бородин и были заложены фундаменты зданий на площади, то Вяземский, даже будучи недругом Державина, не посмел бы не выделить денег, дабы не нанести ущерб государству! Однако никаких зданий заложено не было: ни присутственных мест, ни дома генерал-губернатора, вице-губернатора или коменданта. К тому времени запланированное строительство в уездных городах тоже не началось.
Кирпичная кладка архиерейского дома в Тамбове 1789 года в Казанском монастыре.
Фото 2013 года
Каждый знает, что случается, когда нет ожидаемых для работы денег – вся созидательная энергия, накопленная большими усилиями, направляется в сторону выяснения отношений между людьми – начинаются взаимные обвинения, ссоры и распри. И чем дольше и тяжелее был подготовительный период к делу, которое в конечном итоге не состоялось, тем критичнее последствия во взаимоотношениях. Думаю, так случилось и с Державиным, который уже не мог быть удовлетворенным какими-то «мелкими» делами – не тот уровень у него был мышления.
В январе 1788 года А.А. Вяземскому были посланы все документы о заготовленных материалах для строительства в Тамбове, отчеты о возведении кирпичных заводов, сметы, проекты планов и фасадов зданий. Весной стало известно, что двухлетний труд оказался напрасным, и денег на реализацию планов не будет. Сразу же произошел конфликт с комиссионером Камардиным и ревизия Державина казенной палаты (на безнаказанность в превышении своих полномочий он мог надеяться лишь на заступничество Потемкина). Однако Голицын и Потемкин были заняты военными действиями под Очаковом.
Мы не знаем точно, достроено ли было в Тамбове здание театра. Лишь один мост, который финансировался из денег военного ведомства, стал материальным памятником того времени. По словам Державина, генерал-губернатор «получаемый кирпич приказал употреблять на строение чрез реку Студенец каменного мосту, совсем по высочайше конфирмованному плану не положенного», что отрицательно отразилось на начале строительства казенных зданий.
Далее приведу заключительный фрагмент книги Ю.В. Мещерякова "Гавриил Романович Державин. Тамбовский период деятельности (1786–1788)" (Тамбов, 2006):
Заключение
Вынужденный отъезд Державина из Тамбова в январе 1789 г. означал не только крушение его замыслов и надежд, но, пожалуй, самое чувствительное из всех когда-либо понесенных им поражений. «...Не токмо без суда, – писал Гавриил Романович Г.А. Потемкину вскоре по прибытии в Москву, – но и без рассмотрения моих (обстоятельств?) отрешен я от должности и препровожден в 6-й сената департамент; следовательно, лишась тем монаршего благоволения, сделался я вечно несчастливым». До самых последних дней Державин был абсолютно уверен в том, что все несчастья, случившиеся с ним, произошли «по злобе сильных его недоброжелателей», из-за происков коих он едва не оказался «в бездне погибели».
Но только ли козни высших и местных чиновников прервали державинскую губернаторскую карьеру? Уже первые исследователи «тамбовского периода» жизни Гавриила Романовича поставили под сомнение подобное утверждение бывшего правителя, пытавшегося в своих «Записках...» возложить всю вину за случившееся на И.В. Гудовича, его покровителей и подручных. «К стыду тамбовского общества, – писал в связи с этим Е.А. Салиас, – надо сказать, что все были на стороне Гудовича, Ушакова и Чичерина». Понятие «все» несколько позднее конкретизировал И.И. Дубасов, написавший в своих «Очерках...», что в период травли Державина «к бюрократам усердно примкнуло и большинство дворянства, которому не нравилась честная и бескорыстная служба нашего поэта, отличавшегося кроме того излишнею и резкою откровенностью...»
Действительно, «излишняя и резкая откровенность» (которую автор оды «Властителям и судиям» не мог сдержать и при Екатерине II) во многом способствовала неудачам Державина на административном поприще. Однако причины его опалы крылись не только в «горячности слов» и игнорировании правила, что «чин чина почитает», сколько в действиях Гавриила Романовича. Своим стремлением к четкому и неукоснительному выполнению существующих законов и правил, своим придирчивым контролем за состоянием губернских служб правитель добился того, что плохо устроенный и не до конца доработанный механизм местного управления стал «функционировать» на порядок быстрее. Но это «ускорение» неизбежно должно было повысить «уровень напряженности» и в итоге привести к серьезным проблемам.
Мы знаем, что Державин прибыл в Тамбов уже зрелым, многоопытным, со сложившимися взглядами человеком. Своим положением, своим авторитетом (в том числе и литературным, так как интерес к его стихам на высочайшем уровне делал Гавриила Романовича в глазах современников «больше, чем поэтом») новый правитель должен был не только олицетворять государство, но и показывать образцовый пример служения его интересам. Застав наместничество «в крайнем расстройстве», Державин пришел к совершенно естественному для его кипучей натуры выводу, что исправить положение можно только решительными мерами. Спрашивать на сей счет мнения дворянства (не говоря уже о прочих категориях населения) он не собирался, искренне полагая, что своими усилиями по применению на практике существующих законов он действует на благо общества. И чем требовательнее и жестче правитель будет действовать, тем скорее население почувствует и оценит благотворные последствия перемен.
Опыт показывает, что во все эпохи, при всех автократических (и не только) системах власть любого уровня ставит свою «правоту» выше «правоты» тех, кем она управляет. Население, напротив, видит во власти инструмент принуждения и, наученное вековым опытом, воспринимает все ее действия (будь то строительство, межевание земель, взимание налогов или очередной рекрутский набор) как заведомо враждебные. От умудренного опытом правителя в этой ситуации требовалось умение соблюдать определенный «баланс интересов» различных общественных групп, стремление, если возможно, идти на компромиссы. Державин, однако, был из тех, кто крайне неохотно шел на подобные компромиссы и если где-либо отступал, то не по своей воле и после долгой изнурительной борьбы.
Но понимал ли правитель Тамбовского наместничества, что защищаемые им так рьяно интересы государства не совпадают с интересами многих жителей? Судя по тому, что было изложено в нашем очерке – да. Гавриил Романович прекрасно знал о негативной реакции «благородного сословия», не желавшего платить лишние деньги на строительство «дворянского дома», был знаком со слезными челобитными крестьян и мещан, не имеющих возможности платить подати, имел представление о недовольстве чиновников, вынужденных заново обучаться приемам делопроизводства. Однако сопоставить все эти факторы и выработать соответствующую линию поведения, постаравшись не давить на все «больные точки», Державин явно не собирался. Все проявления недовольства (особенно со стороны дворян и чиновников) он воспринимал как мелочные и эгоистичные, резко диссонирующие с «матерней любовью» императрицы. Отсюда и недоброжелательство многих по отношению к правителю, и та изоляция, в которой он в итоге очутился.
Гавриил Романович, однако, почти до самого конца не сознавал нависшей над ним опасности, абсолютно уверенный в том, что, действуя во имя осуществления замыслов императрицы, находится под ее защитой. Но Екатерине II и «высшей власти» не нужен был столь «ретивый» и, можно сказать, «творчески экзальтированный» исполнитель. «Екатерина, – писал В.Ф. Ходасевич, – смотрела на вещи трезво. За поэзией Державина она еще могла допустить какие-то высшие побуждения, но за службой, конечно, нет. "Несравненная прозорливостью" немало бы удивилась, если бы вдруг ей сказали, что служба Державина вдохновлена тою же мыслию, что и поэзия. Еще более она была бы изумлена, когда бы узнала, что, буйствуя в службе, Державин своею союзницею почитает ее – добродетельную монархиню, провозгласительницу Наказа».
Вряд ли, однако, отношение Екатерины II к поэту отдавало оттенком насмешливой снисходительности. Последующий карьерный взлет Державина был следствием не столько благодарности «добродетельной монархини» за посвященные ей стихи (она, конечно, присутствовала, но выражалась в форме подарков), сколько уважением к честности бывшего правителя, к независимости его суждений. В случае же с «тамбовской историей» Екатерина, рассматривая спор Державина и Гудовича, возможно, обратила большее внимание не на «служебные упущения» поэта (кто их не допускал!), а на его «конфликтный нрав», способный вывести из себя не только чиновников, но и затронуть глубинные, общественные «пласты». Мы уже приводили суждение одного из державинских биографов о Гудовиче и его окружении, предпочитавших «служить потихоньку, избегать крайностей и обострений». Именно такая позиция во многом импонировала императрице, панически боявшейся любого «брожения», с чьей бы стороны оно ни исходило. Для совсем недавно «умиротворенной» России всякая «раскачка» (пусть даже и на отдельно взятой территории) была более чем нежелательной.
Итак, можно с полной уверенностью сказать, что верховная власть в лице Екатерины II и ответственнейших чиновников (среди которых были не только державинские недруги типа А.А. Вяземского, но и вполне дружески относящиеся к Гавриилу Романовичу лица) фактически признала тамбовского правителя неспособным к административной деятельности. В итоге Державин вынужден был уехать, осыпаемый упреками многих: от «обиженного» вице-губернатора до безвестного сельского старосты, взятого в рабочий дом за «леность» и «упущение» при сборе недоимок.
Но странное дело: по прошествии короткого времени об «административных качествах» Державина заговорили вновь, причем в совершенно другой тональности. «Стали говорить, – писал Е.А. Салиас, – что прежний губернатор был горяч и крут, но честнейший человек и умел веселить общество. Тем более стали сожалеть о Державине, что его преемник, генерал-поручик Зверев, не только ничего не делал ни для губернии, ни для общества, но был во всем игрушкой у советника Савостьянова, приобретшего великую силу в Тамбове и делавшего все по своему произволу». Со временем разговоры эти становились все более благожелательными, и в итоге Гавриил Романович еще при жизни превратился в героическую, почти мифическую фигуру. Слава его на литературном поприще только способствовала этому «творческому процессу».
Следует отдать должное первым биографам Державина, которые по прошествии почти ста лет после его отъезда из Тамбова пытались подходить к нему с объективной стороны. Так, тот же Салиас писал о Гаврииле Романовиче, что «как губернатор... он ничем особенным себя не заявил». Более расположенным к поэту оказался Я.К. Грот, который хотя и осуждал «запальчивость» Державина, но считал, что «в некоторых отношениях он принес краю действительную пользу». Проходит еще некоторое время, и вот уже тамбовские историки, почерпнув многие сведения из рассказов местных жителей, пишут о Гаврииле Романовиче исключительно в превосходных тонах. По словам И.И. Дубасова, «Державин был самым неутомимым и просвещенным администратором своего времени, и в этом отношении он имеет только одного современного ему соперника: известного новгородского губернатора Сиверса». Об исключительных заслугах правителя наместничества, обладавшего «светлым умом», писал и Г.М. Холодный. В последующие десятилетия советские исследователи также воздали должное Державину как талантливому и, главное, честному и неподкупному администратору.
Так что же оставил по себе Гавриил Романович? Сам он в своих «Записках...» перечислил десять «полезных дел», осуществленных им в период пребывания в должности правителя. Часть сделанного им (усовершенствование делопроизводства, улучшение условий содержания колодников, расследование смерти княгини Девлеткильдеевой и так далее) в нашем очерке рассмотрена, часть осталась неисследованной. Многое из того, на что указывал Гавриил Романович, изучить уже невозможно из-за полной либо частичной утраты архивных документов. Некоторые из державинских начинаний (например, учреждение газеты) мы не стали рассматривать в силу недостаточности фактов.
Однако и то, что удалось подтвердить документально и открыть заново, свидетельствуют о том, что Г.Р. Державин был все же фигурой более яркой и разноплановой, чем представлялось ранее. Из приведенного в нашем очерке материала видно, что Гавриил Романович, обладая поразительной работоспособностью, занимался не только делопроизводством, организацией училищ и устройством любительских спектаклей, но и имел самое прямое отношение к решению продовольственных, налоговых, финансовых и многих других вопросов. В этом он сильно отличался от предыдущих и многих последующих администраторов, которые, как писал И.И. Дубасов, «не оставили о себе в Тамбовском крае прочной памяти». Но можно ли, исходя из имеющихся данных, полагать, что Державин был все-таки выдающимся администратором, которого погубила лишь «горячность» и «любовь к правде»?
Рискуя вызвать нарекания со стороны почитателей поэта, мы тем не менее воздержимся от утвердительного ответа на поставленный вопрос. Конечно, вклад Державина-правителя в развитие и процветание Тамбовского наместничества неоспорим. Верно и то, что в своих действиях он отличался энергичностью, инициативностью и обладал целым рядом других необходимых для чиновника такого ранга положительных свойств. Но если вглядеться пристальнее, то эти действительно ценные качества особой пользы не приносили.
Возьмем, например, знаменитую державинскую работоспособность. На примерах из нашего очерка мы видели, что Гавриил Романович стремился заниматься всем подряд и решать самые разные, зачастую второстепенные вопросы. Однако подобный подход к делу неизбежно «выматывал» правителя, притуплял его внимание к действительно важным, не терпящим отлагательства проблемам. Так же изматывало Державина его стремление шаг за шагом проверять действия местных чиновников – непосредственных исполнителей распоряжений губернской власти на местах. Отчасти Гавриила Романовича можно было понять: необразованность многих служителей, пьянство и прочие пороки заставляли опасаться за судьбу этих распоряжений, вынуждали к мелочной «опеке». Отсюда и обстоятельные указания о том, как правильно составлять отчеты и жесткие разносы в отношении тех, кто от этих правил отступал, и другие случаи державинского «вмешательства». Вряд ли подобную «мелочность» и «разбросанность» можно отнести к выдающимся качествам администратора.
Не оказала решающего воздействия на процветание наместничества и законопослушность Державина, не отделимая от его личной честности. Конечно, нетерпимость правителя к взяткам и другим противоправным вещам сковывала разнузданные аппетиты тех, кто желал погреть руки за счет казны. Но жесткая позиция Гавриила Романовича в этом и других вопросах не стала препятствием для действий аферистов типа М.П. Бородина, в сговоре с влиятельными должностными лицами «обманувшего казну» на десятки тысяч рублей. Что касается более отдаленных мест (Козлов, Темников, Борисоглебск, Моршанск и целый ряд других), то влияние Державина там практически не ощущалось, за исключением моментов непосредственного посещения правителем того или иного населенного пункта. Если же кого-то из «нечистоплотных» служителей и удавалось поймать за руку, то, во-первых, количество таких людей было ничтожно мало, а во-вторых, суд (если дело доходило до него) практически всегда оправдывал их.
Полным поражением обернулась и попытка Державина заставить «работать» принятые в разное время законы, указы и предписания. Возможно, ошибка правителя заключалась в том, что он, отказавшись от выбора одного или нескольких «приоритетных» законов с последующим пристальным контролем за их исполнением, вознамерился навести порядок как можно быстрее и везде. Но так как подобный сверхконтроль невозможен в принципе, то и не приходится удивляться тому, что вмешательство Гавриила Романовича привело к дополнительной неразберихе в делах и раздражению чиновников.
Неудача сопутствовала Гавриилу Романовичу и при попытках реализации на практике различных замыслов и проектов. В этой связи стоит еще раз обратиться к Е.А. Салиасу, который на вопрос, считать ли поэта гением и в административных делах, отвечал отрицательно.
«Стараясь найти, – писал он, – в служебной деятельности Державина признаки и даже плоды его гениальности, мы не нашли ничего. Нашли только доблестную прямоту, горячность даровитой и по природе впечатлительной натуры и неподкупную честность».
В это утверждение мы должны внести коррективы. Действительно, признаков «гениальности» в распоряжениях поэта, на первый взгляд, не видно (хотя что в подобных случаях понимать под гениальностью?), но стремление с его стороны решать самые разные вопросы нестандартным путем все-таки присутствовало. Это видно и в предложении недоимщикам расплачиваться за долги поставками продовольствия, и в идее добровольной отработки тех же долгов на «казенных стройках» и, наконец, в «крамольной» мысли о запрещении раздела имений и «дроблении» крепостных людей между помещиками, состоящими в родстве. О неординарном подходе Державина к разрешению застарелых проблем свидетельствовали и его идеи о восстановлении судоходства от Моршанска до Тамбова, о сбережении лесов при постройке судов и так далее. Возможно, как «теоретик» и «генератор мыслей» Гавриил Романович принес бы неизмеримо больше пользы тамбовскому краю, будь его взаимодействие с высшими властями и, главное, с генерал-губернатором, более устойчивым и длительным.
Подобное «взаимодействие» прекратилось, как мы помним, довольно скоро, что еще раз говорит об отсутствии у Державина дипломатических качеств, без которых настоящему администратору не обойтись никак. Это, впрочем, понимал и сам Гавриил Романович, говоря о себе, что он «в правде черт». Но, конфликтуя с Гудовичем и другими чиновниками, Державин, помимо прочего, пытался отстоять свои права как администратора, самостоятельно принимающего решения. Возможно, именно ощущение несамостоятельности, зависимости от чужого мнения повергало его в самое большое негодование и толкало на поступки, от которых приходили в ужас даже его близкие друзья. Однако, защищая свои права (в том виде, как он их представлял) и пытаясь ссылаться при этом на законы, правитель, лишенный поддержки, запутывался все более, пока не стал в глазах многих окружающих не только «роптивым», но и смешным.
Если бы Гавриил Романович сразу осознал свое «подчиненное» положение и в отношениях с Гудовичем и прочим вышестоящим начальством сумел бы соблюсти известный «дипломатический такт», то, кто знает, возможно, он и увидел бы реальные плоды своих «административных усилий». Это было, конечно, нелегко, но возможно, о чем свидетельствовал опыт первых полутора лет пребывания Державина в должности правителя наместничества. Именно тогда, как впоследствии писал сам Гавриил Романович, «в 1786 и 1787 году... все шло в крайнем порядке, тишине и согласии между начальниками». Именно в этот период увенчались успехом совместные усилия Гудовича и Державина в деле организации народных училищ, в составлении карт Тамбовского наместничества и городских планов, в упорядочении сбора недоимок. Даже сохранившиеся в Тамбове каменный мост и другие постройки, так восхищавшие Е.А. Салиаса, тоже появились в результате их совместных действий.
Однако «согласие между начальниками» продлилось, как мы помним, недолго. Гавриил Романович так и не смирился с ролью простого исполнителя действующих законов и указов императрицы, передаваемых через наместника, а также распоряжений самого Гудовича. Все распоряжения Гавриила Романовича (относительно выплаты денег И. Гарденину и так далее), все его проекты представляли собой попытку выйти из этой роли, стать самостоятельной фигурой. Иначе он действовать не мог – как в прежние годы, служа под началом князя Вяземского и Тутолмина, так и в последующем, при общении с Екатериной II, Павлом I и Александром I.
Как видим, «великим администратором» – причем не только в должности правителя Тамбовского наместничества, но и на других официальных постах – Державин не стал. Амбициозность, вспыльчивость, чрезмерная ранимость – все мешало его работе, точно так же, как и неумение находить общий язык с начальством, сотоварищами и подчиненными. Помыслы его были самые благородные, но того, что мы сейчас называем «диалогом с общественностью», у правителя также не получилось.
Впрочем, возлагать вину за это на одного только Гавриила Романовича было бы неразумно. Тамбовское «общество» не было готово к «диалогу» с властью, видя в ней, как мы уже писали, источник опасности. Разумеется, это «общество», находясь только в начальной стадии формирования, не было и не могло быть единым целым. По сути, оно представляло из себя «калейдоскоп» сословных группировок, находящийся в постоянном вращении. В силу подобного «вращения» (то есть возникновения тех или иных ситуаций, требующих решения) сословные группировки так же не были неизменными в своих формах, сплачиваясь при «внешнем воздействии» в новые «узоры».
Таким «воздействием» в подавляющем большинстве случаев была политика властей, практически всегда натыкавшаяся на пассивное и (что реже) активное противодействие отдельных сословий. Для дворянства, например, были крайне неприятны требования Державина (от лица, как мы помним, губернского дворянского предводителя) об устройстве запасных хлебных магазинов и выделении дополнительных средств на сословные нужды. Купечество болезненно реагировало на предложения Гавриила Романовича о финансировании строительства и содержании народных училищ, а мещане, как правило, отрицательно относились к перепланировке городов, вынуждавшей их, в убыток себе, переселяться на новые места.
Бывали, впрочем, случаи, когда против отдельных действий власти сплачивались (сами не сознавая того) представители различных корпоративных групп. Так, все они без исключения резко отрицательно реагировали на ежегодные рекрутские наборы, выражали недовольство «неправильным» с их точки зрения измерением земель при проведении Генерального межевания и так далее. Действительно, нужно было обладать определенным опытом (которого у Державина было в этом плане мало), чтобы уметь ловко лавировать между противоречивыми настроениями, проводя сквозь них, как сквозь рифы, государственный корабль. Гавриил Романович при отсутствии должных навыков и природном нетерпении, не мог стать подобным «кормчим», что, повторимся, и привело в итоге к его падению.
Но, как мы уже писали выше, Гавриила Романовича очень скоро стали жалеть и оправдывать. Хотя подобное часто бывает с отстраненными и гонимыми, на «общественное оправдание» Державина немало «повлияли» его преемники, двое из которых были еще до 1796 г. удалены со своих постов из-за излишней любви к казенным деньгам. Все это, еще раз повторимся, в итоге повлияло на настроения местных жителей (особенно «низших» сословий), которые прежние державинские недостатки обратили в достоинства и в итоге сотворили легенду о «народном заступнике».
Задача нашего очерка как раз и заключалась в том, чтобы, сняв с поэта-администратора позднейшую «позолоту», постараться показать его таким, каким он был в действительности – чрезвычайно активным, старающимся вникнуть во все нюансы управления, по большей части справедливым, но в то же время вспыльчивым, раздражительным, порой жестким в своих решениях. Основываясь на новых документах, мы попытались представить деятельность Гавриила Романовича во всем ее многообразии, показать значительный – хотя и не столь результативный, как мыслилось вначале – ее размах. Опираясь на показанное в очерке, мы можем сделать вполне обоснованный вывод, что Державин, не снискав в должности правителя наместничества такой славы, как в поэзии, тем не менее был администратором, не только не увиливающим от возложенных на него поручений, но, напротив, старающимся показать себя с лучшей стороны в самых разных сферах деятельности.
Конечно, мы погрешили бы против истины, если бы попытались замолчать или как-то приукрасить противоречивость державинской натуры. Она проявлялась во многом – и об этом красноречиво говорят документы. Но вместе с тем, несмотря на многие просчеты, он действительно «много полезного сделал» для Тамбовского наместничества – и сделал бы наверняка больше, не сложись столь плачевно его «провинциальная» карьера. Кроме того, делая свою полезную работу и допуская ошибки, Гавриил Романович учился управлять – как на местном уровне (что он делал, разумеется, сознательно), так и на уровне более высоком. Весь накопленный административный, хозяйственный, юридический опыт так или иначе пригодился ему в дальнейшем на правительственных постах. Более того, именно на тамбовской земле Державин во многом сформировался как поэт-просветитель.
Наше повествование о Гаврииле Романовиче Державине закончено. Не все, конечно, нам удалось охватить, многие детали по разным причинам остались вне поля нашего зрения. Но если данный очерк хоть в чем-то расширил круг представлений об этом во всех отношениях незаурядном, выдающемся человеке, то автор этих строк готов считать свою задачу выполненной.